не хотелось говорить дерзости человеку, которого она уважала и любила. Тогда она попыталась по-иному выстроить свою защиту, однако только сильнее все испортила. — Кроме того, Роджер подчеркнул, что не считает нашу помолвку окончательной; я очень желала этого, но он мне отказал.

— Вот ведь вздор. Не будем об этом даже говорить, Синтия. Я сказал все, что собирался сказать. Полагаю, что ты всего лишь проявила недомыслие, — я тебе об этом уже говорил. Но потрудись сделать так, чтобы этого не повторялось. — И он тут же вышел из комнаты, положив конец разговору, продолжение которого считал бессмысленным, а кроме того, боялся утратить душевное равновесие.

— Приговор — невиновен, тем не менее узнику посоветовали больше не совершать преступлений. Вот ведь оно к чему сводится, правда, Молли? — произнесла Синтия, и слезы покатились из глаз, хотя она по-прежнему улыбалась. — А ведь, кто знает, может, твоему отцу и удалось бы сделать из меня хорошую женщину, если бы он дал себе труд не проявлять подобной суровости! А этот юный глупец — сколько от него всем беспокойства! Он сделал вид, что принял все это близко к сердцу, можно подумать, что он любил меня долгие годы, а не считаные дни. А уж если по-серьезному, так, возможно, и всего несколько часов!

— Мне тоже казалось, что он слишком к тебе привязался, и меня это пугало, — ответила Молли. — Раз-другой я очень этому поразилась, но я же знала, что пробудет он здесь недолго, и подумала, что, если заговорю с тобой об этом, ты только расстроишься. А теперь жалею, что не заговорила!

— Это ничего бы не изменило, — откликнулась Синтия. — Я сама видела, что нравлюсь ему, и мне самой это нравилось; таково мое врожденное свойство — стараться, чтобы все окружающие меня любили; вот только зря они заходят в этой любви слишком далеко, потому как из этого получаются одни неприятности. Я теперь до конца своих дней буду ненавидеть всех рыжеволосых. И надо же, чтобы из-за такого человека я вызвала неудовольствие твоего отца!

У Молли вертелся на кончике языка один вопрос, ей просто не терпелось его задать; она понимала, что это нескромно, однако в конце концов произнесла почти помимо собственного желания:

— Ты расскажешь об этом Роджеру?

Синтия ответила:

— Я еще об этом не думала… Нет! Пожалуй, не стану, в том нет нужды. Возможно, если мы когда-нибудь поженимся…

— Когда-нибудь поженимся! — чуть слышно повторила Молли.

Синтия же будто не слышала ее восклицания и завершила начатую фразу:

— …и я буду видеть его лицо и понимать, в каком он настроении, — тогда, может, я ему и расскажу, но только не в письме, не во время его отсутствия. Он ведь может рассердиться.

— Боюсь, он действительно расстроится, — бесхитростно произнесла Молли. — И все же какое, наверное, счастье, когда можешь рассказывать ему обо всем — обо всех своих печалях и затруднениях.

— Да. Впрочем, я не тревожу его всем этим; я считаю, что лучше писать ему веселые письма, которые могут подбодрить его там, на Черном континенте. Ты повторила мои слова «когда-нибудь поженимся», а знаешь ли ты, Молли, что, мне кажется, я никогда не стану его женой? Не знаю почему, но меня не отпускает это предчувствие, так что лучше уж не раскрывать ему все мои тайны, потому что, если брак наш так и не состоится, ему будет крайне неловко быть их хранителем!

Молли уронила рукоделие на колени и сидела молча, вглядываясь в будущее; после долгой паузы она сказала:

— Синтия, я думаю, это разобьет ему сердце.

— Вот ведь вздор. Кстати, я убеждена, что мистер Кокс приехал сюда с намерением объясниться с тобой, — и не надо так вспыхивать. Уверена, что ты это прекрасно заметила, равно как и я, только специально была с ним холодна, я же его пожалела и залечила раны, нанесенные его тщеславию.

— Ты… ты смеешь сравнивать Роджера Хэмли с мистером Коксом? — в негодовании осведомилась Молли.

— Нет-нет, что ты! — поспешно проговорила Синтия. — Они совершенно разные люди. И не надо относиться ко всему с такой убийственной серьезностью, Молли. Я лишь слегка упрекнула тебя, а вид у тебя такой подавленный, будто я переадресовала тебе все те укоры, которые высказал мне твой отец!

— Просто мне кажется, что ты недостаточно ценишь Роджера, Синтия! — твердым голосом произнесла Молли — ей пришлось собрать все свое мужество, чтобы произнести эти слова, хотя она сама не понимала, почему выговаривает их с такой неохотой.

— Да, согласна! Я по природе не склонна впадать в экстаз и, думается мне, никогда не смогу «влюбиться», как это принято называть. Однако я рада, что он меня любит, мне нравится доставлять ему радость, я считаю его самым лучшим и самым приятным человеком из всех своих знакомых — за исключением разве что твоего отца, когда он на меня не сердится. Что еще я могу добавить, Молли? Ты хочешь услышать, что я считаю его красивым?

— Знаю, многие считают его некрасивым, но…

— Что же, в таком случае я разделяю мнение этих многих, и винить их тут не в чем. Впрочем, мне нравится его лицо — он мне в десять тысяч раз милее смазливого мистера Престона! — В первый раз на протяжении этого разговора Синтия, похоже, заговорила искренне. Ни она, ни Молли так и не поняли, как в их беседу вкралось имя мистера Престона; оно будто невольно сорвалось с ее губ; однако стоило ему прозвучать, как глаза Синтии тут же запылали гневом, а мягкие губы сжались. Молли и раньше видела у нее то же выражение лица при упоминании этого человека.

— Синтия, почему ты так не любишь мистера Престона?

— А ты разве его любишь? Почему ты меня спрашиваешь? Хотя, Молли… — Внезапно ею овладела печаль, что выразилось не только в тоне и взгляде, но и в том, как безвольно повисли ее руки. — Молли, а что ты подумаешь обо мне, если когда-нибудь я выйду замуж за мистера Престона?

— Замуж за него? А он делал тебе предложение?

Синтия, проигнорировав вопрос, продолжала изливать свои мысли:

— В жизни случаются и более странные вещи. Ты никогда не слышала о том, что человек с сильной волей способен принудить более слабого к полной покорности? Одна из моих подруг из пансиона мадам Лефевр стала гувернанткой в русской семье, они живут неподалеку от Москвы. Иногда я подумываю, что стоит ей написать, пусть подыщет мне место в России — только ради того, чтобы не встречаться ежедневно с этим человеком!

— Но иногда кажется, что вы с ним